Социолог, кандидат философских наук, старший научный сотрудник лаборатории экономико-социологических исследований Высшей школы экономики, профессор Московской высшей школы социальных и экономических наук. Среди внесённых в перечень персон оказались социолог Григорий Юдин* и экоактивистка Евгения Чирикова**. Григорий Юдин принадлежит к старшему слою VII поколения российских социологов, самому молодому в моих историко-социологических поисках.
Минюст пополнил список иноагентов социологом, блогером и экс-депутатом
Очередным гостем авторской рубрики Виктора Шкуренко «Переход наличности» стал социолог и философ Григорий Юдин. Власть - 19 января 2024 - Новости Санкт-Петербурга - Григорий Борисович Юдин – известный российский социолог, который с первых дней российско-украинскго конфликта 2022 года участвует в акциях и критикует власть России. Как сообщается на сайте Минюста, 19 января реестр иностранных агентов пополнили экоактивист Евгения Чирикова, журналист Лола Тагаева, политик Владислав Живица, блогер Владислав Олейник, а также социолог Григорий Юдин.
Григория Юдина и Евгению Чирикову внесли в реестр иноагентов
При этом Минюстом исключено из реестра иноагентов некоммерческое партнерство «Институт развития прессы — Сибирь» в связи с его ликвидацией. Самые важные и оперативные новости — в нашем телеграм-канале «Ямал-Медиа».
Я бы хотел специально, наверное, сказать — многие вещи, о которых мы сегодня с тобой говорим, это далеко не только российские проблемы. Чтобы это не звучало так, что это, мол, какой-то филиал Ада открылся в России, а все вокруг такие красивые, хорошие, замечательные. Ничего подобного. Как презрение к политической ответственности, так и технократизм — это не то, что возникло тут в России. Это вещь, которая Россия, как и многое другое, переняла из других стран. Другое дело, что в России мы имеем много из того, что мы заимствуем, потом радикализируем, доводим до такого состояния, что все вокруг в ужасе — это наша какая-то историческая миссия такая. Но это не только наши проблемы. И технократия, конечно, тоже далеко не только наша проблема.
Но — да, Россия здесь ушла далеко вперед. И такой принципиально пластичный взгляд на человека, когда он не основан ни на какой позиции, он приводит к тому, что ты можешь инструментаризировать кого угодно и сам можешь стать инструментом в чьих угодно руках. Ты просто не задаешь никаких вопросов и все. Смотрим на то, что сейчас делает, не знаю, значительная часть российского правительства — не задают никаких вопросов. Они просто выполняют, делают свою работу. ЮДИН: Каждый делает свою работу, мы делаем свою работу. Каждый занят своим делом, делай свое дело. Вот делай свое дело. Как ты будешь потом объяснять, ради чего это дело было нужно?
Следующий вопрос. Они могут утешать себя тем, что они патриоты. Да, вот я не знаю... Алло, какой страны? У тебя страна сама себе палит в висок прямо сейчас. Зачем патроном выступаешь в этот момент? Ты зачем занимаешься тем, что как бы... Что это за такое странное представление о патриотизме, что все, что начальник сказал, это и есть правильное для страны? Это большая какая-то болезнь, которой...
Это имеет отношение. Хотя я не стал бы возлагать на него ответственность за то, какие технологии реализуются. Хотя бы даже просто потому, что каждый, кто их реализует, реализует их сам. И сам должен отвечать на какие-то вопросы о том, зачем он это делает. ЮДИН: Мне не нравится, что не поставлен вопрос "а когда не нужно делать свою работу? И надо перестать ей быть. Может, этот момент не наступил, но проблема с таким радикальным технократизмом состоит в том, что там этот вопрос не может быть поставлен. Вообще не может быть поставлен никогда. И здесь мы возвращаемся к Германии 30-ых годов, которая тоже состояла из вполне искренних патриотов, которые делали свое дело.
Просто они забыли спросить о том, зачем нужно было строить концлагеря. Хорошо строить, эффективно строить. Хорошо работающие концлагеря. ЮДИН: Это и есть проблема отказа от задавания вопросов. Принципиальных вопросов. Не технических вопросов, не о том, как лучше построить, а принципиальных вопросов — зачем это надо? Я ей-богу считаю, что таким образом от ответственности уйти никуда нельзя. Даже если ты закрываешь глаза — ты не можешь таким образом от нее уйти, она все равно всегда будет с тобой. Что касается политического руководства, то оно как будто бы не уходит от ответственности.
Оно делает для себя некоторый выбор. Если ты меня спрашиваешь о том, зачем принимается решение разрушать Украину... То есть буквально это то, что угрожает их жизни. А поскольку они с какого-то момента считают, что их существование равно существованию страны, то ответственно они могут таким образом делать вывод, что могут говорить за страну, и могут делать вывод, что кто-то угрожает стране в целом. Очень просто. Представим себе ситуацию в Ливии времен позднего полковника Каддафи. Полковник Каддафи сталкивается с внутренним восстанием после бесконечного правления. Этот уровень восстания оказывается более-менее успешным. Полковник понимает, что единственное, что можно сделать — это раздавить его просто с помощью армии.
Он делает это. Наступает на город Бенгази и готовится его более-менее сравнять с землей. Дальше вмешивается НАТО, которое устраивает там бесполетную зону, что меняет характер боев, и вся эта армада, которая двигалась с Триполи на Бенгази, начинает двигаться обратно с Бенгази на Триполи. Триполи захватывается, и полковник Каддафи естественным образом уничтожается, что, как мы знаем, произвело глубочайшее впечатление на Владимира Путина. И я, кстати, почти уверен, что решение убрать Медведева было принято именно в этот момент. Потому что Медведев был тогда президентом, он не возражал против бесполетной зоны, и для Путина это означает, что в тот момент, когда в России будет восстание, а оно будет в любом случае, неизбежно абсолютно. И я склонен был думать, что оно достаточно близко, ну потому что, не знаю, Беларусь в смысле политической культуры очень близка к России, только что это провела, значит, и в России это было недалеко. Все такого рода однопартийные режимы примерно 20 с небольшим лет существуют. В общем, накопились внутренние противоречия, он вынужден понимать, что такое восстание недалеко, да.
Для него, как мы уже выяснили, любое восстание никогда не может быть как бы... Это всегда происки внешнего врага. Потому что по-другому просто не бывает. Никакого народа не существует. Есть только внешний враг, который пытается тебя устранить. Если у тебя такая угроза есть, то ты должен быть абсолютно уверен, что, в отличие от полковника Каддафи, ты можешь применить любую силу для того, чтобы подавить это. Любую, вот сколько нужно будет народу убить — столько должно иметь возможность убить. Если рядом с Россией существует культурно очень близкая страна, гигантская страна, самая большая страна в Европе, где существует некоторая альтернативная политическая жизнь. То, что Путин называет "анти-Россией".
Вот как бы радикальная альтернатива России. Это форма политической организации, гарантированно в военном смысле, ну, условно говоря, с Соединенными Штатами. Это оказывается неприемлемой угрозой. Потому что это будет означать, что он не может сделать все, что хочет, с собственным населением. Ну, над ним нависает такой большой балкон, который в любом момент может превратиться для него в судьбу Каддафи. И последние годы показывали, что, в общем, дело именно туда и движется, потому что Украина, не становясь частью НАТО, тем не менее, явно дрейфовала в сторону военного альянса с Соединенными Штатами, и через какое-то короткое время все в военном смысле, политический режим там был бы гарантирован Соединенными Штатами. Это был последний момент, когда Путин мог решить эту проблему. ЮДИН: Никаких сомнений. Более того, в некотором безумном смысле это даже правда, поскольку любое выступление против него самого было бы воспринято как нападение НАТО, а это наступление неизбежно — в этом параноидальном мире это правда.
Собственно, поэтому для меня казалась абсолютно очевидной вещью два года назад, что будет война. А вот полгода назад это было совсем уж ясно. После того, как он опубликовал статью о том, что Украины быть не может — это прямым текстом написано, либо мы ее мирным образом подчиняем и протекторат превращаем, либо ее завоевываем. Никаких других вариантов не существует. Ну и понятно, что сейчас там конъюнктура более-менее благоприятна, Путин считает, что имеет какое-то военное преимущество с помощью какого-то там новейшего вооружения. Большие ресурсы были накоплены... Цены на сырье, сырьевая зависимость Европы, турбулентность в разных странах, в общем, короче говоря, это решение выглядит для него абсолютно неизбежным. Да, он и его окружение сейчас говорят о том, что это был ва-банк, что сейчас, как они говорят, решается будущая судьба России. То есть они понимают, на что они пошли.
Внутри этой логики — да, они должны добиваться. Я просто обращу для всех внимание на то, что это защитная война для них. С их точки зрения, да. Она не имеешь никакой цели установления какой-то осмысленной гегемонии, какой-то культурной экспансии. Когда мы говорим "русский мир", это не в том смысле, что есть что-то, что находится специфически русское, что там, не знаю, у украинцев нету, нам нужно принести это туда. Ничего такого нету. Россия ничего не предлагает Украине давным-давно уже в культурном смысле. Нет, это просто попытка защититься. И что делает это, конечно, гораздо более опасным.
Потому что речь идет о людях, которые считают, что если они не защитятся, то их убьют. Защититься нужно любой ценой. ЮДИН: Я, с одной стороны, вижу, что некоторые мрачные идеи Дугина действительно оказали влияние на, скажем так, группу, принимающую в России решения. Наверное, косвенным образом могли оказать влияние на президента, который в последнее время вообще, кажется, изолировался, и принимает решения чуть ли не в одиночку. Но с другой стороны, я все-таки вижу, что тот компот, который сейчас вызрел — он даже относительно этих идей как-то выглядит сильно примитивизированным. Думаю, что эти люди интеллектуально ответственны за то, что они тут наплодили, но тот компот, который в итоге получился — не уверен, что даже они в восторге от него. Большая проблема со всем этим "русским миром" состоит в том, что это пустая идея. Русский мир не несет ничего. Не дает никаких вариантов, он не дает никакой перспективы культурного развития, там нет ничего.
Любой человек, заинтересованный в распространении русского влияния, понимает, что позиция страны достигается с помощью установления какой-то гегемонии. Под гегемонией понимается ситуация, когда страна что-то предлагает, что, там, для других кажется привлекательным. И они начинают в это включаться, верить в это и распространять. В России в какой-то момент это просто вообще отрезало. Простая идея о том, что людей не надо завоевывать пушками, а что нужно что-то предлагать им. Она как-то... Ну потому, что, видимо, она несовместима с этой фундаментальной обидой на весь мир. Что нужно начать кого-то слышать, нужно сначала понять, как ты можешь с ним установить общий язык, что его там реально волнует, как ты можешь ему предложить что-нибудь в ответ на то, что его волнует. Все это как-то перестало быть всем интересным, и осталась только грубая сила.
С помощью грубой силы никакой мир построить невозможно. Даже по тем источникам, на который опирался весь этот, еще раз, на мой взгляд, довольно мутный, противоречивый и, конечно, тоже опасный проект — он все-таки видел это как создание некоторого, довольно такого... Россия сейчас отрезает себе все возможности влияния на много-много лет вперед. Давайте там, не знаю, давайте посмотрим на эту проблему с блоком НАТО, которую я, например, не считаю выдуманной. Чем сейчас это закончится? Сейчас закончится тем, что все, кто не вступил в блок НАТО, все вступят в него. И Россия будет иметь враждебный по отношению к себе блок, теперь уже действительно враждебный. Сейчас все, да, войдут... Зачем натравливать на себя всех вокруг?
Только если ты не видишь никакого другого способа с ним взаимодействовать. Если ты всерьез веришь, что единственный способ взаимодействовать с партнерами - это с помощью силы, только заставляя, только с помощью оружия. Это ошибка, которая нам всем будет очень много стоить. ЮДИН: Я... Ну как бы если дело не закончится, там, не знаю, ядерной войной… К. ЮДИН: Что совершенно не исключено и выглядит вполне реалистично в этих условиях, то, конечно, никакого теперь уже шанса хоть как-то оставить там, не знаю, какой-то идеологический контроль над Украиной со стороны России нету. Это теперь потеря навсегда. Была возможность, играя на многолетней истории сосуществовании России и Украины, или там русских и украинцев, предложить им что-то, что, с одной стороны, уважало бы их, а с другой стороны — было бы для них привлекательным с точки зрения интеграции в какое-то общее пространство с Россией. Сейчас такая возможность исключена, я думаю, что навсегда.
Слушайте, ладно с Украиной, как теперь быть, не знаю, со славянами вообще? Смотрите, что люди в этих самых славянских странах сейчас говорят по этому поводу. Мы теряем всех абсолютно. И тех, кто говорил, что от России всегда будет исходить угроза, да, они сейчас оказываются правы. Нам десятилетиями будет нечего им возразить. Они будут говорить: "Нет, эта страна должна быть всегда униженной, иначе она встанет и будет опять нас завоевывать". У нас будет минимум аргументов. Мы будем говорить, что мы теперь другие, это были какие-то предыдущие сумасшедшие. Они будут говорить: "Нет.
Это у них там в крови все. Они всегда будут лезть". И с этим придется как-то справляться. И это тоже относится, разумеется, к Украине и, в общем, с большой вероятностью, и к Беларуси тоже. Как конкретно это будет там оформлено — это следующий вопрос, это зависит от того, как будет выглядеть это грядущее поражение. Какой ценой оно будет, дастся в том числе украинцам. Непонятно, в кого их собираются переделывать, такой возможности не существует. Этого быть не может. Поэтому, ну да, это рана, которая нанесена навсегда.
ЮДИН: Это сильно зависит от того, как бы, как далеко эта война распространится. Еще раз, я не считаю, что есть какие-то шансы, что она остановится на Украине. В этом случае я не считаю, что она остановится, и зависит от того, как далеко она распространится, и зависит от того, как будет выглядеть, не знаю, послевоенная карта Европы. Это пока совершенно неясно. Но понятно, что, с одной стороны, Украина получила сейчас решение множества проблем, которые действительно ее там раздирали. Думаю, что это не только Украина, думаю, что проблема востока-запада решена навсегда. Понятно, что президент Зеленский сейчас действительно выступает так, как должен выступать президент военного времени. К тому же, он умеет удивительный риторический талант, оказался вообще одним из ведущих политиков современности, про которого много-много лет будут сниматься фильмы. Сейчас он, конечно, находится в позиции, когда он может многое сделать для послевоенного восстановления Украины.
Но к этому моменту еще нужно перейти. До этого момента нужно дожить, до этого момента нужно будет достоять, и мы посмотрим еще, как это будет выглядеть. ЮДИН: А почему я должен уехать? ЮДИН: Кто все едут? Вроде 140 миллионов человек, почему все едут? ЮДИН: Да-да-да. Молодец белка. ЮДИН: Слушай, вокруг нас полно народу, который никто не уехали. Это моя страна.
Понятно, что сейчас этот вопрос, он имеет вполне конкретное звучание. В условиях того, что российское правительство ведет не только чудовищную агрессивную войну против ближайшего соседа, но и войну, которая разрушительна для самой России и будет иметь для нее катастрофические последствия. В этих условиях этот вопрос, конечно, звучит по-другому. Я точно не буду помогать тем безумцам в этой войне. ГОРДЕЕВА: У тебя бывают момента смятения, когда про себя ты знаешь, что ты любишь свою родину, а вот эта многоголосица, она говорит, что нет, ты неправильно любишь родину? У тебя бывает, когда ты вдруг начинаешь сомневаться — а вдруг ты не прав? Вдруг они правы? ЮДИН: Да мне кажется... Люди могут иметь разные точки зрения на то, что хорошо для России.
Кто из них прав? Вполне может быть, что и я не прав. Но в чем я не могу сомневаться никак, это в том, что я люблю свою страну. Вот это, прошу прощения, знает только один человек на свете — это знаю я, и никто не может быть поэтому прав или не прав, это только я знаю. Конечно, сейчас у нас всех есть риск свалиться в террор, в котором чудовищные просчеты военно-политического руководства страны будут списаны на тех, до кого удобнее дотянуться. Это правда. Но почему это должно каким-то образом влиять на твое собственное отношение к своей родине я не очень понимаю. Ну люди, которые провалили управление страной, пытаются списать на других свои ошибки. А эта поляризация, она такая...
Я не произношу просто словосочетание "гражданская война". ЮДИН: Да чего его не произносить-то? ЮДИН: Что, можно поверить в то, что боевые столкновения между русскими и украинцами не приведут к гражданской войне внутри? Нет, это невозможно. Она в той или иной форме так или иначе будет. ЮДИН: Ну понятно, что все надеются на то, что пронесет. Но я думаю, что людям в украинских городах про диванную гражданскую войну не очень интересно слушать. Нет, это будет иметь имплозивный эффект. Это взорвет, безусловно, страну в той или иной форме.
А как это будет происходить — это следующий вопрос, и есть какие-то разные сценарии. Но нет, если ты думаешь, что можно убивать какое-то количество украинцев и что-то сберечь при этом — так не получится. О поляризации общества и о том, что это все близится и близится. ЮДИН: А тоталитарном режиме правящие заинтересованы в том, чтобы никто не участвовал в политике. Он нацелен на предельную деполитизацию. Он нацелен на то, чтобы вытеснить людей из политики, вытянуть их в частную жизнь… К. ЮДИН: Они довольно успешны экономически в том смысле, что они дают целый ряд возможностей. Ипотека, самое главное это ипотека. Это самое главное, на чем это всегда работало.
Заниматься своим делом, у каждого есть своя семья, у вас есть своя работа, есть свои какие-то карьерные перспективы — все, вперед, в это все лезть не надо. И это стало здравым смыслом в России. Это была совершенно такая устойчивая ситуация. Она начала раскачиваться в последние годы, потому что... Сейчас мы находимся в точке, в которой мы можем вполне перейти в тоталитарное состояние. ЮДИН: Тоталитарное состояние — это вещь, которая ровно противоположная авторитарному. ЮДИН: Совершенно верно. Означает гомогенность. В авторитарной ситуации ты можешь думать что угодно, даже говорить что угодно, главное — делать ничего не надо.
Почему так? Ведь с тех пор наука сделала много шагов вперед… — Культурная ситуация, в которой мы оказались сегодня, во многом очень напоминает положение дел сто с лишним лет назад. Тогда, с одной стороны, шел бурный научно-технический прогресс, благодаря науке жизнь до неузнаваемости менялась чуть ли не каждый день: телефон, трамвай, канализация, электричество, кинематограф… С другой стороны, выяснилось, что наука способна поменять нашу материальную среду, но не может дать ответы на главные жизненные вопросы.
И поэтому многие стали разочаровываться в науке — до обрядов массового сжигания книг в тридцатые оставалось совсем немного времени... Сегодня мы видим то же самое: биотехнологии, информационные технологии радикально меняют наши возможности. Но делает ли нас это счастливее?
Отвечает ли это на вызовы современного мира? И поэтому, например, мы наблюдаем религиозное возрождение в разных частях мира. Люди ищут смысла, и наука не может удовлетворить этот запрос так же, как не могла это сделать в начале прошлого века.
В то время наиболее проницательные философы науки, например Макс Вебер и Эдмунд Гуссерль , говорили, что проблема в том, что от науки хотят получить то, на что она в принципе неспособна. От науки напрасно требуют ответов на предельные вопросы жизни, которыми озабочен каждый человек, и потому неизбежно разочаровываются в ней, когда она не дает ответов. Те, кто сегодня объявляет от имени науки крестовый поход против религии, совершают ту же самую ошибку.
Какую альтернативу может предложить наука? Мир, в котором все поведение, вся политика будут выводиться из научного знания? Но это мир, в котором господствуют технократы, в котором человеку предлагается поверить, что ученые лучше знают, как ему обустроить свою жизнь.
Именно против этого технократического мира сегодня протестуют люди — и вместе с этим начинается реакция против науки. Удивляет только то, насколько тонкие аргументы использовались в этой полемике век-полтора назад и насколько примитивно спор идет сейчас. Если мы посмотрим, например, полемику Дарвина с французскими метафизиками вроде Поля Жане , то увидим, что Дарвин совершенно не был идиотом, которым его сейчас пытаются представить его последователи, эдаким упертым натуралистом.
Он вполне понимал возражения, видел, что есть проблемы, с которыми приходится иметь дело. Есть некоторые законы развития жизни, а откуда они взялись? Не понадобится ли метафизика, чтобы объяснить происхождение законов эволюции?
Откуда они берутся? Есть наблюдаемая реальность, мы ее изучаем и находим закономерности, опираясь на других исследователей… — С этим вряд ли кто будет спорить, если относиться к этому как принципу повседневной научной работы. Если вы эмпирический ученый, у вас есть определенная повестка, конкретные научные проблемы, вы их и решаете.
Это более чем достойная деятельность. И вам не нужно, в общем-то, отвечать на вопрос, откуда все взялось. При одном условии — если вы занимаетесь своей исследовательской повесткой и не требуете монополии на объяснение мира.
Наука — это что-то вроде комнаты, которую человечество построило в своем доме. Эта комната хорошо отделана, в ней есть сложные устройства и особые правила действия, и вообще, возможно, это самая впечатляющая комната во всем доме. Но очень странно запираться в этой комнате самому и пытаться запереть в ней других.
Ведь в доме есть много чего еще, да и сам дом не достроен, в нем можно что-то менять. Григорий Юдин Философ и социолог, НИУ ВШЭ Идея о том, что нужно отказаться от поиска причин и заниматься только фактами, чтобы обеспечить прогресс науки, а вместе с ним и общественный прогресс, совсем не нова. Но Конт не мог объяснить, почему развитие науки надо считать прогрессом а не регрессом или движением по кругу , а также почему от развития науки обязательно прогрессирует общество.
Поэтому Конт предсказуемо закончил тем, что объявил позитивизм религией, а себя — ее верховным жрецом. Это хороший урок для всех, кто сегодня ищет в науке решения всех проблем: вы можете верить в научный прогресс, но для этой веры нет никаких научных оснований. Но есть одно возражение.
В современных социальных науках все-таки стал общепринятым императив критической рефлексии. К каждому ученому, каким бы локальным сюжетом он ни занимался, всегда есть вопрос, откуда вы взяли ваши категории. Не является ли ваша позиция ангажированной, политически или иначе?
Этот императив могут игнорировать, но его никто не отрицает. А к ученым-эмпирикам, работающим в естественных науках, не предъявляют такое требование — произвести критическую работу по реконструкции генеалогии своих категорий. Ученые обычно заняты конкретной работой, и было бы странно, если бы они все время ставили саму эту работу под сомнение.
Как говорится, если бы сороконожка все время думала, как ей ходить, она умерла бы с голоду. Но было бы неплохо помнить о том, что научное знание всегда существует в обществе. Причем вовсе не в том смысле, что общество создает какие-то условия для существования науки: строит лаборатории, выделяет деньги, определяет приоритеты и так далее.
А в том смысле, что любое знание соответствует какому-то типу общества, любое знание укрепляет один тип общества и теснит какой-то другой. Поэтому не бывает «неангажированного» знания. В социологии науки еще в 1970-е годы Дэвид Блур ввел так называемый «принцип симметрии»: история и социология объясняют равным образом и «ошибочное», и «истинное» научное знание.
Благодаря этому мы сегодня знаем, что биологический эволюционизм Дарвина вырос из социального эволюционизма а не наоборот , что марксизм существенно повлиял на советскую биологию, что спор о научном методе в британском Королевском обществе в XVII веке между Робертом Бойлем и Томасом Гоббсом имел политическую природу, и так далее. Так что серьезные научные споры редко бывают «чисто научными» — за ними всегда стоят социальные конфликты. Это редко споры межу «истиной» и «ложью» — обычно это борьба между разными истинами, каждая со своим видением мира.
Лекторий «Живое слово» распространял недостоверную информацию о политике властей. При этом из реестра в связи с ликвидацией исключено некоммерческое партнерство «Институт развития прессы — Сибирь». До этого Николая Соболева оштрафовали за отсутствие плашки иноагента. Ранее сообщалось, что шоумена Гудкова могут признать иноагентом по просьбе активистов.
Социолог Юдин: Протестующие в России хотят предотвратить катастрофу
Другое дело, что это может быть вообще не важно, занижено оно или не занижено, важно, какое есть восприятие в мире этого, по мнению Китая, успеха. Если говорить о странах, которые пока лучше всего справляются с пандемией, это как раз не Китай, к которому есть очень много вопросов. Во-первых, это страна, которая «проспала» начало распространения вируса. И мы, строго говоря, должны быть «благодарны» Китаю за то, что мы это всё получили, потому что можно было бы предпринять совершенно другие меры. Так что если говорить про страны, которые с этим успешно справляются, то это те страны, которые не совсем на слуху — это Тайвань, который находится рядом с Китаем и фактически минимизировал распространение пандемии, это Южная Корея, это Исландия. Может, это какие-то из европейских стран, типа Германии, где пока достаточно низкая смертность, хотя об этом пока рановато говорить, поскольку ещё там не всё прошло. Что про эти страны можно сказать в общем виде? Они использовали разные технологии, но в целом, во-первых, эти страны ввели массированное тестирование с использованием хороших тестов.
Потому что по числу тестов Россия вообще на одном из первых мест в мире, но уже всем понятно, и это было официально признано, что тесты, которые в России используют, на самом деле мало чего показывают. А в этих странах было введено массированное и эффективное тестирование, скажем, в Южной Корее вы просто могли выйти на улицу, подойти к специально поставленной будке и без контакта с медиком пройти тест, и таких тестов было сделано гигантское количество, что позволило резко повысить качество диагностики. Другая вещь, которая была сделана в этих странах — это действительно контроль за теми, кто является потенциальными переносчиками вируса, но при этом этот контроль только отчасти можно называть каким-то авторитарным. Ещё раз обращаю внимание, что когда да у вас есть необходимость в учёте тех, кто сейчас болен или находится в зоне риска, то это можно делать двумя разными способами. Это можно делать принудительно и можно делать, опираясь на солидарность. Простой пример: и в Москве, и во Франции сейчас, чтобы выйти на улицу, нужна некая бумага. И там, и здесь эту бумагу можно получить с помощью некого приложения или интернет-сервиса, но есть очень большая разница.
Во Франции это все устроено таким образом, что приложение вам позволяет сгенерировать некий код, который показываете, выйдя из дома, патрулю, который может встретиться по дороге. В Москве, казалось бы, всё тоже самое, но на самом деле совсем не то же самое, потому что этот код будет сгенерирован только после проверки ваших данных в централизованной системе. Это то, чего во Франции не происходит, и поэтому, например, в Москве большое количество людей получают отказ в генерации кодов, если их данные не соответствуют тому, что про них думает система. Сейчас даже не так важно, права система или ошибается, важно, что это два совершенно разных подхода. Казалось бы, и там, и там просто интернет-сервисы или приложения, но это два совершенно разных подхода. И пока что нет никаких данных, что именно централизованное наблюдение за всеми гражданами необходимо, чтобы с этой пандемии справиться. Во всяком случае, никаких исчерпывающих данных у нас пока нет.
Так что думаю, если возвращаться к исходному вопросу, скорее всего неоднозначные результаты этой пандемии будут ещё одним дополнительным поводом для спора по поводу того, за какими общественно-политическими моделями будущее. Изоляция не лекарство Я решил перебазироваться на дачу, потому что в Москве почему-то запретили одиночные прогулки, тоже какое-то странное решение, которое ещё будет потом иметь воздействие на здоровье граждан, особенно тех, кому просто необходим свежий воздух. А здесь, по крайней мере, можно прогуливаться. Так уж получилось, что у меня в принципе жизнь во многом устроена как работа из дома, поэтому для меня в этом отношении не так уж многое поменялось. Как работал весь день с утра до вечера, так и сейчас продолжаю. Пожалуй, я тоже чувствую, как говорил чуть раньше, что некоторые границы между работой и не работой, которые ещё может и оставались, они сейчас совсем исчезают, то есть рабочее пространство практически приехало к тебе в гости и не собирается уезжать. Я предлагаю тем, у кого есть возможность сидеть дома, независимо от того, что говорят, а просто из соображения рациональности: не рисковать здоровьем окружающих, по возможности оставаться дома, минимизировать свои выходы.
Подумайте о тех, кто может быть уязвим рядом с вами, и постарайтесь не паниковать, постарайтесь сохранять трезвый рассудок. Понятно, что части людей сейчас приходится тяжелее, особенно тем, у кого из-за этой ситуации резко сократились заработки. И я, просто как социолог, рекомендую попробовать не справляться с такими проблемами в одиночку, пытаться поддерживать контакты с друзьями, со знакомыми, перезваниваться, использовать видеосвязь. Не изолироваться в социальном смысле, изолируясь физически. Мне кажется, что это вообще очень неправильный и опасный термин «социальная изоляция». Никакая социальная изоляция нам не нужна. Да, нужна сейчас изоляция физическая, но постарайтесь не изолироваться социально, постарайтесь сохранять контакт.
Если у вас возникает проблема, постарайтесь спрашивать совета у тех, кому вы доверяете; и спрашивать, в свою очередь, у них, а может им нужна какая-то помощь, какая-то поддержка, какой-то совет. Глядя на происходящее в последнее время, я, честно говоря, утверждаюсь в мысли, что если мы справимся с этой пандемией, а мы конечно с ней справимся, то справимся за счёт того, что помогаем друг другу, за счет того, что поддерживаем друг друга, а не за счет какого-то доброго государства, которое придёт и всё разрулит. Все видео проекта «Мир после пандемии» на Youtube Сегодня сложно давать прогнозы, но еще сложнее — их не давать. Как заставить себя не думать о том, каким будет мир после пандемии? Как изменится власть, отношения между странами, экономика, медицина, образование, культура, весь уклад жизни?
Соответствующее сообщение опубликовано на сайте ведомства 19 января. Также отмечается, что социолог распространял недостоверные сведения, направленные на формирование негативного образа Российской Федерации.
В настоящее время, по данным министерства, Юдин проживает за пределами России.
Иными словами, чтобы понять, что происходит с исторической памятью, нужно смотреть не на содержание, отношение к какому-то конкретному персонажу или событию, а на то, в каких формах она существует. Трансформация форм влечет за собой другое содержание. Меня время от времени спрашивают: «Что должно произойти для десталинизации? Но это случится не так, это будет трансформация форм. Поэтому какие-то сюжеты, которые сегодня кажутся важными, потихоньку, как трухлявое дерево, отпадут и станут никому не интересными. Они не будут раздавлены контратакой, а уйдут в небытие. В своем докладе вы говорите о двух моделях исторической памяти — одна из них директивная, навязанная идеологией и государством. Вторую вы обозначаете как локальную память — о своей семье, районе, истории города.
Не кажется ли вам, что она является эскапизмом, уходом от большой истории? Второй памятью мы назвали то, что не вписывается в государственное представление о том, как устроена история. Государственная политика достаточно агрессивна, она использует доступные ей инструменты — мемориалы, памятники, сейчас к этому подключается кино и искусство в целом. Но есть несколько новых форм памяти, которым не находится места в структуре, которую я описал, они появляются снизу. Если государственная система устроена по принципу «сверху вниз» и в нее трудно встроиться, то вторая память — наоборот, снизу вверх. Снизу возникают книги памяти, архивы, в том числе цифровые, коллективные акции, такие, как «Бессмертный полк», краеведческие, локальные формы, которые производятся местными историками в попытке оживить идентичность города или края. Между этими подходами есть очевидное различие по субъекту. Субъектом первой памяти является государство, это его единая история, которая тянется с незапамятных времен. Но это мифологическая конструкция, потому что она предполагает, что государство всегда было одним и тем же.
Это хорошо видно на примере юбилея революции, когда государственная пропаганда пытается игнорировать тот факт, что советское государство строилось как радикальное отрицание предыдущей власти. Мы знаем, что у коммунистов в принципе была идея отмирания государства. Во всяком случае, то, что они построили, было совершенно новым историческим субъектом. Сегодня мы видим, как эти огромные бреши пытаются заретушировать указаниями на преемственность. То же самое верно применительно к ситуации 1991 года. Субъектом второй истории является не государство, а индивид или семья. Она позволяет человеку узнать о том, что происходило с его предками, восстановить свою родословную. У такой памяти неизбежно много субъектов, это могут быть разные семьи, в зависимости от региона — разные локальные, городские, краевые или национальные памяти. Татарстан в этом смысле хороший пример, потому что татарская история не монтируется легко к славному русскому государству, которое не пойми откуда начало свой триумфальный марш по истории.
Выбивается отсюда и масса других исторических нарративов; низовая история позволяет этот нарратив восстанавливать. Есть еще одно важное отличие — оно связано с идеологической нейтральностью второй памяти. Она не пытается что-то противопоставлять памяти первой, она пытается уйти от идеологизации и политизации, направлена на то, чтобы увести историю от политики. Респонденты постоянно говорят нам, что нечего людей держать за идиотов, надо показать, как оно было, а дальше они сами сумеют выставить оценки. Тем самым признается возможность противоречивости событий и аудитории предоставляется возможность выносить свои суждения самостоятельно. В этом нет ничего удивительного, потому что изначально инициаторами второй памяти являются профессиональные историки. Именно они в конце 1980-х неожиданно получили возможность заниматься исторической работой, открылись архивы, появилось множество новой информации. И одновременно люди перестали бояться истории своей семьи, которую в советское время старались скрывать. Так что появился запрос на восстановление семейных историй — знать историю своей семьи постепенно становится модным.
Историки восстанавливают эту память, делают архивы доступными гражданам; а те, в свою очередь, приносят историкам новые данные, частные архивы, артефакты — это особенно видно на краеведческом уровне. Философ Мишель Фуко говорил, что там, где возникает подавленный исторический конфликт, противостояние ведется не в терминах открытой борьбы, а в терминах скрытого сопротивления. Если есть какая-то доминирующая, господствующая память, то возникает и контрпамять, которая работает не через прямое оспаривание, а формирует обходные пути, которые позволяют избежать фронтального столкновения. Потому это способ избежать политических оппозиций, которые всем надоели. На лекции вы говорили о том, что проводили исследование с людьми, которые работают на опросах общественного мнения.
Также в список иностранных агентов внесли экоактивиста и политика Евгению Чирикову, главреда интернет-издания "Верстка" внесен ранее в реестр СМИ-иноагентов Лолу Тагаеву, блогера Владислава Олейника, депутата Смоленской областной думы Владислава Живицу, а также две организации — лекторий "Живое слово" и "Комитет ингушской независимости". Ранее сообщалось, что бывший председатель российского правительства Михаил Касьянов попал в реестр иностранных агентов. Свое решение министерство объяснило тем, что Касьянов выступал против спецоперации на Украине и распространял материалы других иноагентов.
Минюст пополнил список иноагентов социологом, блогером и экс-депутатом
Юдин принимал участие в создании и распространении для неограниченного круга лиц сообщений и материалов иностранных агентов, выступал против специальной военной операции на Украине", - сказано в сообщении ведомства. Отмечается, что Чирикова выступала против спецоперации, участвовала в качестве респондента и эксперта на информационных площадках, предоставляемых иностранными агентами и иностранными СМИ, распространяла ложную информацию о принимаемых органами публичной власти России решениях и проводимой ими политике. Чирикова и Юдин проживают за пределами РФ.
Исследования Григория Юдина опубликованы как в нашей стране, так и за рубежом. Напомним, что в рамках проекта «Не телефонный разговор» Виктора Шкуренко уже состоялись встречи с режиссером Александром Сокуровым и киноведом Любовью Аркус. Оба спикера собрали полный зал.
Вход на все встречи проекта бесплатный.
Фридриха Эберта "Российский кризис". Где немцы увидели в России кризис, непонятно, но формулировка удачная. Ею хотят перебить в информационном пространстве нежелательный для Запада термин "украинский кризис", внушив читателям, будто на Украине кризиса нет, а в России есть. Данная серия публикаций дает возможность лучше понять ситуацию внутри России и вписать ее в более широкий политический контекст», - поясняется на официальной странице Фонда им. Позиционируя себя как социолога, Юдин в рамках проекта пишет об аспектах "поляризации и неравенства российского общества, усугублённых мобилизацией, объявленной Владимиром Путиным в сентябре 2022 г. Юдин, как указывают немцы, "не исключает возможность внутренних конфликтов на фоне всеобщего разобщения, предполагает, что молодые политики, региональные элиты и представители этнических меньшинств смогут поспособствовать политическим переменам, а также будут определять будущее России в среднесрочной перспективе".
Вывод понятен: задача Юдина — помочь раскачать ситуацию изнутри, подстегнуть "молодых политиков, региональные элиты и национальные меньшинства" к антиправительственному бунту. Мавр в академической мантии называет это "расколом за фасадом единства". Филиал Фонда им.
Главная область его исследований — современная демократия и общественное мнение. Исследования Григория Юдина опубликованы как в нашей стране, так и за рубежом. Напомним, что в рамках проекта «Не телефонный разговор» Виктора Шкуренко уже состоялись встречи с режиссером Александром Сокуровым и киноведом Любовью Аркус. Оба спикера собрали полный зал.
Минюст признал иноагентами экоактивистку Чирикову* и социолога Юдина*
Биография Григория Юдина — российскиого социолога, эксперта по общественному мнению, кандидата философских наук и профессора Московской высшей школы социальных и экономических наук. Социолог, кандидат философских наук, старший научный сотрудник лаборатории экономико-социологических исследований Высшей школы экономики, профессор Московской высшей школы социальных и экономических наук. Минюст России добавил социолога Григория Юдина и бывшую экоактивистку Евгению Чирикову в реестр иноагентов, говорится на сайте министерства. В гостях «Честного слова» — социолог и философ Григорий Юдин. Как всегда, обсуждаем главные новости последних дней. Минюст России внес в реестр иностранных агентов экоактивистку Евгению Чирикову*, социолога Григория Юдина*, тверской лекторий «Живое слово»** и организацию «Комитет ингушской независимости»**. Сегодня в него вошли социолог Григорий Юдин, экоактивистка Евгения Чирикова, главный редактор интернет-издания «Верстка» (признано иноагентом) Лола Тагаева, блогер Владислав Олейник, депутат Смоленской областной думы Владислав Живица.
Минюст объявил «иноагентом» социолога Григория Юдина
В него внесены социолог Григорий Юдин*, экоактивистка Евгения Чирикова*. Отечественный политолог и социолог, научный сотрудник, профессор Высшей столичной школы – это далеко не полный список титулов Григория Юдина. Публикуем русскую версию новой статьи социолога Григория Юдина,вышедшей в швейцарском издании Neue Zrcher Zeitung.
Минюст признал иноагентами социолога Григория Юдина и экоактивистку Евгению Чирикову
| Минюст причислил к иноагентам социолога Юдина и экоактивистку Чирикову | Аргументы и Факты | Григорий Борисович Юдин – известный российский социолог, который с первых дней российско-украинскго конфликта 2022 года участвует в акциях и критикует власть России. |
| Поговорили с российским социологом Юдиным, который предсказал войну | Пикабу | Помимо прочего, Григорий Юдин представлен в качестве автора по российскому направлению на портале «openDemocracy» – британской общественно-политической структуры, финансируемой из американских НПО, признанных нежелательными на территории РФ. |
| Минюст объявил «иноагентом» социолога Григория Юдина | В гостях «Честного слова» — социолог и философ Григорий Юдин. Как всегда, обсуждаем главные новости последних дней. |
| Минюст причислил к иноагентам социолога Юдина и экоактивистку Чирикову | Аргументы и Факты | Григорий Юдин кандидат философских наук, cтарший научный сотрудник лаборатории экономико-социологических исследований Высшей школы экономики, профессор Московской высшей школы социальных и экономических наук. |
| «Не очевидно, что наука должна спасать жизни»: интервью философа Григория Юдина | На вопросы «Инвест-Форсайта» отвечает социолог, принимавший участие в нескольких исследованиях, касавшихся отношения российского населения к истории и войне, — профессор Московской высшей школы социальных и экономических наук Григорий Юдин. |
«Не очевидно, что наука должна спасать жизни»: интервью философа Григория Юдина
Почему наука не существует вне политики и общества, что делает лозунг «Science saves lives» ошибочным и как агрессивный сциентизм мешает ученым действовать сообща, в интервью рассказал философ и социолог Григорий Юдин (НИУ «Высшая школа экономики»). Социолога Григория Юдина включили в реестр иностранных агентов. Министерство юстиции пополнило реестр иностранных агентов, включив туда социолога Григория Юдина*, тверской лекторий "Живое слово"*, организацию "Комитет ингушской независимости"*, блогера Владислава Олейника*, шеф-редактора.
Григорий Юдин: «Это диверсия против страны» // «Скажи Гордеевой»
Как сообщается на сайте Минюста, 19 января реестр иностранных агентов пополнили экоактивист Евгения Чирикова, журналист Лола Тагаева, политик Владислав Живица, блогер Владислав Олейник, а также социолог Григорий Юдин. «Философ Григорий Юдин был избит полицией и доставлен без сознания в ОВД Южное Медведково. Григорий Юдин – экспертные материалы от авторов «Ведомостей».
Социолога Григория Юдина* включили в реестр иноагентов
Но Конт не мог объяснить, почему развитие науки надо считать прогрессом а не регрессом или движением по кругу , а также почему от развития науки обязательно прогрессирует общество. Поэтому Конт предсказуемо закончил тем, что объявил позитивизм религией, а себя — ее верховным жрецом. Это хороший урок для всех, кто сегодня ищет в науке решения всех проблем: вы можете верить в научный прогресс, но для этой веры нет никаких научных оснований. Но есть одно возражение. В современных социальных науках все-таки стал общепринятым императив критической рефлексии. К каждому ученому, каким бы локальным сюжетом он ни занимался, всегда есть вопрос, откуда вы взяли ваши категории. Не является ли ваша позиция ангажированной, политически или иначе? Этот императив могут игнорировать, но его никто не отрицает. А к ученым-эмпирикам, работающим в естественных науках, не предъявляют такое требование — произвести критическую работу по реконструкции генеалогии своих категорий. Ученые обычно заняты конкретной работой, и было бы странно, если бы они все время ставили саму эту работу под сомнение.
Как говорится, если бы сороконожка все время думала, как ей ходить, она умерла бы с голоду. Но было бы неплохо помнить о том, что научное знание всегда существует в обществе. Причем вовсе не в том смысле, что общество создает какие-то условия для существования науки: строит лаборатории, выделяет деньги, определяет приоритеты и так далее. А в том смысле, что любое знание соответствует какому-то типу общества, любое знание укрепляет один тип общества и теснит какой-то другой. Поэтому не бывает «неангажированного» знания. В социологии науки еще в 1970-е годы Дэвид Блур ввел так называемый «принцип симметрии»: история и социология объясняют равным образом и «ошибочное», и «истинное» научное знание. Благодаря этому мы сегодня знаем, что биологический эволюционизм Дарвина вырос из социального эволюционизма а не наоборот , что марксизм существенно повлиял на советскую биологию, что спор о научном методе в британском Королевском обществе в XVII веке между Робертом Бойлем и Томасом Гоббсом имел политическую природу, и так далее. Так что серьезные научные споры редко бывают «чисто научными» — за ними всегда стоят социальные конфликты. Это редко споры межу «истиной» и «ложью» — обычно это борьба между разными истинами, каждая со своим видением мира.
Григорий Юдин Философ и социолог, НИУ ВШЭ Да и само разделение на «истинное» и «ложное» знание относительно: то, что мы сегодня считаем научно установленной истиной, завтра будем считать заблуждением, и наоборот, будем называть первооткрывателями кого-то из тех, кого сегодня считаем аутсайдерами. Потому что если ты признаешь, что твое знание возможно только здесь и сейчас, то ты тем самым признаешь и то, что научное знание может быть разным, что если бы дело было в других культурно-исторических обстоятельствах, то и знание было бы другим не ложным, а именно другим. А значит, не стоит заявлять, что ты один на свете обладаешь истиной только потому, что ты получил свои результаты с помощью некоторых общепринятых в твоем сообществе техник. Умение видеть причины и, главное, социальные последствия собственного научного знания — это и есть способность к рефлексии. Точнее, наше понимание природы. Каждое общество строит себе свою природу. Хотя и с тех пор было много развилок, на которых этот образ природы менялся, и каждый раз все могло пойти иначе. Все это никак не уязвляет и не оскорбляет науку, разумеется. Понятно, что она просто постулирует свой предмет, она держится на этой предпосылке.
Она состоит в том, что об этих предпосылках забывают. Из-за этого постоянно появляются нелепые высказывания вроде «существование Бога не доказано, поэтому теологическое знание не имеет права на существование» или «существование общества не доказано, поэтому социология не имеет права на существование». А что, существование прямой уже кто-нибудь доказал? Как вообще можно «доказать существование» чего-либо эмпирически? У нас есть определенные предпосылки, и, исходя из них, мы производим наблюдения и рациональные рассуждения и дальше придумываем имена, чтобы назвать что-то, полученное нами в опыте. Дальше мы говорим: «Давайте будем называть это Икс». После этого мы будем говорить «Икс существует» — вот и все, что мы можем сделать. Возможно, через какое-то время мы сменим систему предпосылок или откорректируем свои рассуждения и наблюдения и откажемся от Икс. На протяжении нескольких веков физика считала, что существует эфир; в начале ХХ века это убеждение отбросили.
Что мы теперь можем сказать об эфире, что он сначала существовал, а потом перестал существовать? Или что его не существовало до современной физики, а потом он появился? Или же что его не существовало никогда? Нет, он существует в рамках определенной теоретической картины мира, как и любые другие феномены. Проблема еще и в том, что люди, которые сегодня занимаются научным просвещением или даже выступают от лица науки, порой не понимают, на чем наука основана. Они полагают, что наука занимается накоплением знания: у нас был килограмм знания, потом кило двести, потом кило четыреста и так далее. И что наука — это такая борьба просвещенных против невежественных, как будто бы чем меньше людей будет верить экстрасенсам, тем наука сильнее. Но наука на протяжении всей своей истории развивалась как борьба против здравого смысла. Не против необразованности, а против наших собственных привычных убеждений — в этом состоит преобразующий, революционный дух науки.
То, что сегодня всем ясно и очевидно, завтра будет преодолено и отвергнуто — так развивается научное знание, Гастон Башляр называл это «эпистемологическими прорывами». Мы не накапливаем знание, как капиталисты или мышь, которая все тащит к себе в нору. Мы ставим под сомнение собственные догмы и убеждения — и так происходят научные революции. Григорий Юдин Философ и социолог — Современные ученые, а также защитники и идеологи «научного мировоззрения» говорят, что работают на прогресс, против мракобесия… — Чтобы обвинять кого-то в мракобесии, надо быть уверенным, что ты сам чист от этого греха. Люди, которые говорят за всю науку, охотно обвиняют в мракобесии окружающую их чернь.
Вторую вы обозначаете как локальную память — о своей семье, районе, истории города. Не кажется ли вам, что она является эскапизмом, уходом от большой истории? Второй памятью мы назвали то, что не вписывается в государственное представление о том, как устроена история.
Государственная политика достаточно агрессивна, она использует доступные ей инструменты — мемориалы, памятники, сейчас к этому подключается кино и искусство в целом. Но есть несколько новых форм памяти, которым не находится места в структуре, которую я описал, они появляются снизу. Если государственная система устроена по принципу «сверху вниз» и в нее трудно встроиться, то вторая память — наоборот, снизу вверх. Снизу возникают книги памяти, архивы, в том числе цифровые, коллективные акции, такие, как «Бессмертный полк», краеведческие, локальные формы, которые производятся местными историками в попытке оживить идентичность города или края. Между этими подходами есть очевидное различие по субъекту. Субъектом первой памяти является государство, это его единая история, которая тянется с незапамятных времен. Но это мифологическая конструкция, потому что она предполагает, что государство всегда было одним и тем же. Это хорошо видно на примере юбилея революции, когда государственная пропаганда пытается игнорировать тот факт, что советское государство строилось как радикальное отрицание предыдущей власти.
Мы знаем, что у коммунистов в принципе была идея отмирания государства. Во всяком случае, то, что они построили, было совершенно новым историческим субъектом. Сегодня мы видим, как эти огромные бреши пытаются заретушировать указаниями на преемственность. То же самое верно применительно к ситуации 1991 года. Субъектом второй истории является не государство, а индивид или семья. Она позволяет человеку узнать о том, что происходило с его предками, восстановить свою родословную. У такой памяти неизбежно много субъектов, это могут быть разные семьи, в зависимости от региона — разные локальные, городские, краевые или национальные памяти. Татарстан в этом смысле хороший пример, потому что татарская история не монтируется легко к славному русскому государству, которое не пойми откуда начало свой триумфальный марш по истории.
Выбивается отсюда и масса других исторических нарративов; низовая история позволяет этот нарратив восстанавливать. Есть еще одно важное отличие — оно связано с идеологической нейтральностью второй памяти. Она не пытается что-то противопоставлять памяти первой, она пытается уйти от идеологизации и политизации, направлена на то, чтобы увести историю от политики. Респонденты постоянно говорят нам, что нечего людей держать за идиотов, надо показать, как оно было, а дальше они сами сумеют выставить оценки. Тем самым признается возможность противоречивости событий и аудитории предоставляется возможность выносить свои суждения самостоятельно. В этом нет ничего удивительного, потому что изначально инициаторами второй памяти являются профессиональные историки. Именно они в конце 1980-х неожиданно получили возможность заниматься исторической работой, открылись архивы, появилось множество новой информации. И одновременно люди перестали бояться истории своей семьи, которую в советское время старались скрывать.
Так что появился запрос на восстановление семейных историй — знать историю своей семьи постепенно становится модным. Историки восстанавливают эту память, делают архивы доступными гражданам; а те, в свою очередь, приносят историкам новые данные, частные архивы, артефакты — это особенно видно на краеведческом уровне. Философ Мишель Фуко говорил, что там, где возникает подавленный исторический конфликт, противостояние ведется не в терминах открытой борьбы, а в терминах скрытого сопротивления. Если есть какая-то доминирующая, господствующая память, то возникает и контрпамять, которая работает не через прямое оспаривание, а формирует обходные пути, которые позволяют избежать фронтального столкновения. Потому это способ избежать политических оппозиций, которые всем надоели. На лекции вы говорили о том, что проводили исследование с людьми, которые работают на опросах общественного мнения. Они рассказывали случаи, когда стараются отказаться от опроса, если он связан с политикой. Не кажется вам, что в этом есть табуированность разговора о политике, когда туда невольно вплетается история?
Действительно, часть более общей проблемы, с которой мы имеем дело в России, — это деполитизация, отсутствие открытой политической дискуссии. Это относится не только к интервьюерам, у нас в принципе нет для этого подходящего языка; если в разговоре с друзьями или знакомыми вдруг обнаруживаются политические разногласия, то на втором шаге мы скатываемся к ругани, взаимным оскорблениям, это подрывает отношения. Политика все время связана с враждой, войной, жестоким конфликтом, поэтому люди стараются держаться от этого подальше. И история попадает сюда же — как не принято говорить о политике, точно так же не принято говорить об исторической политике. Гораздо проще и эффективнее говорить о том, что происходит со мной, моей семьей, узнавать о связи с ними.
Политика все время связана с враждой, войной, жестоким конфликтом, поэтому люди стараются держаться от этого подальше. И история попадает сюда же — как не принято говорить о политике, точно так же не принято говорить об исторической политике. Гораздо проще и эффективнее говорить о том, что происходит со мной, моей семьей, узнавать о связи с ними.
Когда мы уже сделали исследование и я писал отчет, возникла история Дениса Карагодина — человека, который провел расследование убийства своего прадеда, восстановил каждого, кто участвовал в этом. Есть ли у него цель пересмотра истории? Нет, он от нее открещивается, просто требуя признать, что это преступление, за которым кто-то стоял. Господствующая историческая политика не дает языка, чтобы об этом разговаривать, она направлена на раздробление, объявление предателями тех, кто не попадает в государственный нарратив. А в него не попадают большинство наших сограждан — так или иначе, очень у многих были конфликты с государством. Если зайти в любой книжный магазин, особенно сетевой, можно увидеть гигантское количество книг об истории. О качестве этих книг следует поговорить отдельно, но, тем не менее, спрос на большую историю очевиден и удовлетворяется он простыми формами — популярными книгами, телепередачами, сериалами. Как вы считаете, с чем связан этот повышенный интерес к историческому знанию?
Это связано с тем, что у нас возникает запрос на формирование своей идентичности. Мы долгое время теряли это из виду, ушли в индивидуальные проблемы, когда нам нужно было заботиться о собственном выживании, благосостоянии, карьерном успехе. В обществе наиболее ценным стал признаваться индивидуальный успех. Смог ты найти оплачиваемую деятельность, что-то продать — ты на коне, а все остальное не имеет значения. Отсюда власть, связанная с деньгами, зацикленность на потребительских стандартах — то, на что сегодня работают большинство российских семей. Но человек устроен не так. Он не может все время думать о личной выгоде, ему нужно понимать, как он связан с людьми, землей, на которой он живет. Сейчас настал период, когда первая волна удовлетворения собственных интересов закончилась и начал проступать запрос на историю.
Я бы назвал его частью более общего запроса на возрождение политики. Государство не дает этому запросу выхода — любая политическая активность, коллективные объединения строго запрещены и за ними следят. В России нет особой цензуры, но если ты попытался что-то организовать — у тебя точно будут проблемы. А человек — животное политическое. История становится одним из способов иноязычно работать с политикой, осознавать себя частью чего-то большего — страны, народа. Это пока аморфные понятия, но способ с ними работать уже есть. Неудивительно, что люди, связанные с этой озабоченностью историей, проявляют готовность к агрессивному политическому действию. Например, наиболее агрессивные группы, проявившие себя в ходе конфликта на Украине, были связаны с реконструкторским движением.
Они прошли период работы с историей как эта работа велась — не буду говорить, это отдельное и довольно грустное повествование , и так как внутри страны почти ничего сделать невозможно, они нашли врага вовне. Поэтому чем сильнее мы подавляем историю, потребность в политическом понимании своих исторических корней, тем более плачевным будет результат. Вы говорите о запросе на политическую идентичность, при этом результаты ваших исследований говорят о том, что многие не готовы говорить о политике. Это временный феномен? Запрос есть, но нет языка, чтобы говорить о нем. Кому интересно делиться на «ватников» и «либерастов»? Это разговор о политике? Нет, это просто способ друг друга обзывать.
Чтобы появился другой язык — должно появиться пространство для политической дискуссии. Сегодня этого пространства нет, оно уничтожается, это результат длительной целенаправленной работы по тому, чтобы превратить политику в какую-то клоунаду. Вы видите политиков, которые выходят на выборы? Кто вообще в здравом уме будет за них голосовать? Поэтому история становится способом осознавать себя частью чего-то большего.
Недвижимость, деньги, банковские счета, акции, авторские права - любая собств... Улицкая, Акунин, Бы...
Смотрите, ставьте лайки, подписывайтесь и делитесь с друзь... С политологом Андреем Колесниковым рассматриваем сценарии дальнейших действий со стороны Администрации Президента. Цыганов и Снигирь — на высоте, режиссер Локшин — большой мастер. Травят кино только бездарные Z-... Кому принадлежат эти деньги? Законна ли их конфискация? И может ли это соз...
Еженедельный комментарий к ключевым событиям в России и мире.