«Географ глобус пропил» Алексея Иванова – для меня книга, прочно занявшая место в ТОП-10. Алексей Иванов известен благодаря книгам об Урале: «Сердце Пармы», «Золото бунта», «Географ глобус пропил».
Книга "Географ глобус пропил" - Алексей Иванов
Писатель Алексей Иванов планирует написать книгу о Калининградской области. Автор романов "Географ глобус пропил" и "Тобол" Алексей Иванов напишет книгу, связанную с Калининградской областью. По мотивам его романа «Географ глобус пропил» был снят одноименный фильм.
Автор романа "Географ глобус пропил" Алексей Иванов закончил новую книгу
А между тем писатель Алексей Иванов, по книгам которого сняли картину "Географ глобус пропил" с Константином Хабенским, "Сердце Пармы", сериал "Тобол" (его транслировали на Первом канале) и кассовый многосерийный фильм "Пищеблок", обгадил Россию. Алексей Иванов – автор по-честному прекрасный, написавший блестящие романы «Сердце Пармы», «Географ Глобус пропил», «Золото бунта» и «Тобол», к теме ужасов подбирался давно. Но эту простую частную историю Алексей Иванов написал так отчаянно, так нежно и так пронзительно, что "Географ глобус пропил", как это бывает с замечательными книгами, стал.
Писатель Алексей Иванов: «Россия страшно несвободна»
Алексей Викторович Иванов бесплатно на сайте. Ещё новости о событии: Автор романа «Географ глобус пропил» Алексей Иванов презентует новую книгу в Национальной библиотеке РТ. Обо всём этом и не только в книге Географ глобус пропил (Алексей Иванов).
Алексей Иванов — о романе «Географ глобус пропил»
И вдруг возникшая влюбленность Служкина в Машу совершенно не отдает педофилией, хотя, конечно, возраста бы ему поменьше, а ей наоборот. Киношный же Хабенский в фильме, где на дворе десятые годы, стабильность Путина, мобильники и «Тойота-Камри», это несколько иное. Равно как и измененные сюжетные линии, ведущие к тем же самым супружеским изменам, пусть и с нескольким разбросом по персонажам. Тут вся эта творящаяся вакханалия, почему-то имеющая саундтрек в лице почившего Михаила Круга и «Владимирского централа» в качестве медляка, вызывает отторжение. Не говоря о актерском ансамбле, играющем свои роли несколько статично. Красивейшая актриса Брик в «Географе…» оказывается кем угодно, кроме учительницы немецкого языка, специально дающей Служкину подсмотреть за ней, играющей роль странновато-коварной соблазнительницы. Робак, играющий лучшего друга Будкина, крайне хорош в качестве друга-предателя, извинительно смотрящего в глаза Служкина, но никак не кажется положительным бизнесменом 90-ых, вдруг оказавшись «коррупционером». Ветка, отыгранная Уколовой, оказывается самой собой, актрисой непонятно-невнятной популярности, с легко узнаваемыми гримасами и произношением продавщицы ларька на остановке. И никак не тянет на хотя бы на сколько-то красивую Ветку книги. Но главное в другом.
В двух моментах. В Маше и работе учителем.
Он не мистер Дарси и не Печорин. Но именно его неидеальность, его простота, напускное хамство, делают его таким привлекательным не только для Маши, но и для меня. Тема любви между учителем и ученицей фактически находится под запретом.
Но об этом думал каждый из нас, хоть раз в жизни. И я была влюблена в учителя, и в преподавателя в университете, наверное поэтому этот роман произвел на меня впечатление и проник в самое сердце, в самую середину его ядра. Я не пожалела, что сначала прочитала книгу, а потом посмотрела фильм. В обратном порядке я бы этого делать не стала. Книга оказалась гораздо более глубокой.
Фильм снимали с учетом рекомендаций Алексея Иванова и, скорее всего, из-за цензуры вырезали или видоизменили некоторые моменты книги. Поэтому фильм получился немножко рваным, несвязным. Из-за этого многие люди не понимают смысла «географа». Им кажется, что это абсолютно ненормальная, пошлая и гадкая история, не имеющая смысла. А смысл, между тем, есть и глубочайший.
У них имеется очаровательный ребенок. Они пытаются достойно воспитать подрастающую дочку. Неожиданно супруга заявляет о том, что собирается уйти от него к его хорошему товарищу. Расстроенный учитель предпринимает попытку переосмыслить ситуацию и понять, сможет ли смириться с разлукой.
В конечном итоге он приходит к выводу, что должен согласиться с разрывом и постараться договориться с экс-возлюбленной по поводу встреч с любимым чадом. Скромному педагогу дали старшие классы.
Он вымыл окна, починил расшатанные стулья, приволок из кабинета пения два новых стола, чтобы экзаменационная комиссия не уселась за парты с секретом. Для придания окончательного блеска Служкин также извлек свои немногочисленные наглядные пособия. Карту Мадагаскара он скромно повесил на дальнюю стену, портрет Лаперуза водрузил над доской, а кусок полевого шпата долго примерял то на один край стола, то на другой, а потом сунул в мусорное ведро.
Угроза, брезгливо оглядываясь, прошлась по кабинету. Заставил наиболее плодовитых живописцев. Я уверена, что до сих пор карты и лежат там в шкафу в препараторской. Неужели весь год вы вели уроки так? Служкин не стал ничего отвечать.
Посмотрим, чему вы научили своих учеников. В день экзамена Служкин, сам не зная зачем, пришел даже на час раньше необходимого. Бесцельно побродив по кабинету, он уселся за стол. Рука привычно потянулась за сигаретами, но курить сейчас — даже в окно — было чрезвычайно рискованно. Дверь кабинета неожиданно открыли, и сквозняк встрепал волосы Служкина.
На пороге кабинета стояла Маша. На Маше было строгое белое платье и строгий черный пиджачок, в волосах — огромный белый бант. Этот костюм, колечко и сережки, тонкая цепочка на шее, подкрашенные губы и подведенные глаза делали Машу совсем взрослой. Они помолчали, глядя друг на друга. Служкин, улыбнувшись, подтянул ее вплотную и осторожно поцеловал.
Служкин тоже под пиджачком обнял Машу за талию, поцеловал в розовое ушко под светлой, изогнутой прядью волос и взял губами ее сережку, как вишенку с ветки. Какая-то недетская, неюношеская тоска прозвучала в Машином вопросе, и Служкин выпустил сережку из губ. Служкин молча потерся кончиком носа о Машину скулу. И тут сквозняк снова встрепал его волосы, всплеснул крыльями Машиного банта. В проеме двери стояла Роза Борисовна.
Маша дернулась, но Служкин не выпустил ее. Но Угроза шагнула в кабинет и закрыла дверь совсем не с той стороны, с которой хотелось Служкину. Маша убрала руки со служкинских плеч и, полуобернувшись, исподлобья посмотрела на Угрозу. Служкин молчал, сидя на столе. Он тяжело дышал, опустив голову, стискивая кулаки.
Угроза, повернувшись к нему спиной, необыкновенно долго запирала замок на двери. Роза Борисовна стояла у доски, закрыв лицо ладонями. Из-под ладоней по щекам протянулись вниз черные стрелки потекшей туши. Служкин не мог даже рта закрыть, потрясенный видом и словами Розы Борисовны. Через четверть часа Служкин положил на директорский стол заявление с просьбой о расчете сегодняшним днем.
Директор, не глядя на Служкина, хмыкнул, пожал плечами и наискосок подписал: «Не возражаю». Отныне и присно Служкин не был географом. А вечером к нему домой приперлись все двоечники во главе с Градусовым и подарили бутылку дорогущего вина. Все они сдали экзамен на уверенные тройки. Только Градусову достался билет из тех, что не влезли на парты, и он получил «отлично».
Служкин сидел на кухне, пил чай, курил и читал газету, выкраденную из соседского почтового ящика. Надя у плиты резала картошку для ужина. Тата в комнате играла в больницу. Пуджик сидел в открытой форточке и смотрел на птичек. Поговорил бы со мной.
Кстати, ты так и не объяснил, почему уволился. Начальство решило, что в лице меня оно взрастило глисту длиною в версту. Я тебя кормить не намерена, учти.
Вы точно человек?
Ещё новости о событии: Автор романа «Географ глобус пропил» Алексей Иванов презентует новую книгу в Национальной библиотеке РТ. Книга «Географ глобус пропил» — о горе-педагоге, маленьком человеке, которого ни положительным, ни отрицательным героем назвать язык не поворачивается. Алексей Иванов является автором романов «Географ глобус пропил», «Сердце Пармы», ряда сценариев для фильмов. Алексей Иванов известен благодаря книгам об Урале: «Сердце Пармы», «Золото бунта», «Географ глобус пропил».
«Географ глобус пропил» – Алексей Иванов
Географ глобус пропил Перемежая аудио и бумажную книгу я устроила маленький пир: несколько вечеров с «Географом». А между тем писатель Алексей Иванов, по книгам которого сняли картину "Географ глобус пропил" с Константином Хабенским, "Сердце Пармы", сериал "Тобол" (его транслировали на Первом канале) и кассовый многосерийный фильм "Пищеблок", обгадил Россию. Не могу не написать про фильм Географ глобус пропил, который так дико ждала, после того, как прочитала, а потом ещё и два раза перечитала книгу Алексея Иванова. заставляет писателя, как я думаю, сделать авторскую установку, когда герои отличается лишь тем, что кто-то больше отрицательный, кто-то меньше отрицательный, как в той же «зондеркоманде». А между тем писатель Алексей Иванов, по книгам которого сняли картину "Географ глобус пропил" с Константином Хабенским, "Сердце Пармы", сериал "Тобол" (его транслировали на Первом канале) и кассовый многосерийный фильм "Пищеблок", обгадил Россию. «Географ глобус пропил» вовсе не о том, что весёлый парень Витька не может в своей жизни обрести опору.
«Да, я прототип Служкина, но не полностью»
Пришли физрук и две физручки — все трое похожие на лошадей, одетые в спортивные костюмы, со свистками на груди. Молоденьких учительниц тоже было порядком, но в их облике не хватало какой-то мелочи, отчего даже самые симпатичные из них вызывали желание лишь крепко пожать им руку. Вошёл директор, блестя очками. Затем, беседуя одновременно с двумя или тремя училками, вплыла Роза Борисовна. Все расселись, шум голосов затих, и только педсовет начался, как в дверь постучали. Угроза тихо закипела. Служкин с интересом уставился на Киру Валерьевну, которую до сих пор ещё не встречал в учительской. Строгий чёрный костюм и отточенная, презрительная красота Киры Валерьевны не оставляли сомнения в её праве опоздать на минуту, на час, на год на все педсоветы мира. Кира Валерьевна села за соседнюю со служкинской парту и невозмутимо раскрыла перед собой яркий журнал мод. Служкин не слушал, что говорили Угроза и директор. Он смиренно сложил руки и глядел в окно.
За окном стоял холодный осенний день и была видна лишь бесконечная линия верхних этажей длинного высотного дома. Его крыша, как ватерлиния, отсекала нижнюю часть сизого облака, которое медленно ехало вдоль небосклона. Облако напоминало авианосец, и на фоне этого дрейфа профиль Киры Валерьевны выглядел особенно выразительно. От созерцания профиля Служкина оторвало собственное имя, произнесённое Розой Борисовной. Служкин перевёл взгляд. Но ведь уже прошёл определённый срок, что позволяет спросить о результатах. Учителя в соседних кабинетах жалуются на постоянный шум в кабинете географии. Кабинет географии находился в тупике коридора, а рядом с ним был только кабинет истории. Историчка сидела со страдальческим выражением лица и не глядела на Служкина. Служкин окаменел скулами, глядя в никуда, но краем глаза увидел, что профиль на фоне авианосца на некоторое время превратился в анфас.
Следствие того — катастрофическое падение дисциплины и очень слабая успеваемость. А в пятницу мне сообщили, что в ближайшем будущем Виктор Сергеевич планирует ещё и туристический поход с девятым «бэ». Причём посоветоваться с администрацией он не счёл нужным. Но как можно допустить этот поход? Я не ставлю под сомнение туристический опыт Виктора Сергеевича, но если у него в путешествии будет такая же дисциплина, как в школе, то это может закончиться катастрофой. Я не дам добро на подобное мероприятие. Разделав Служкина, Угроза переключилась на другую тему. Озлобленный багровый Служкин еле дождался конца педсовета и сразу ринулся к Угрозе. Роза Борисовна осмотрела Служкина с головы до ног. Завышать оценку я не собираюсь, но занизить можно всегда.
Боюсь только, что он идёт вразрез с традиционным. Но, видимо, вы его активно применяете, если судить по количеству двоек по вашему предмету. Успеваемость по предмету всегда зависит от учителя. Не бывает хороших учителей, у которых все ученики двоечники, поверьте моему опыту. Следовательно, низкий уровень успеваемости говорит о том, что вы — плохой педагог. И этим походом я не хочу создавать плохому учителю ложную популярность. Благо, вы в этом преуспели и без турпоходов. Глава 14 Мясная порода мамонтов Будкин сидел за рулём и довольно хехекал, когда «Запор» особенно сильно подкидывало на ухабах. Тарахтя задом, «Запор» бежал по раздолбанной бетонной дороге. Параллельно бетонке тянулись рельсы, и некоторое время слева мелькали заброшенные теплушки.
За ними влажной сизой полосой лежала Кама. Небо было белое и неразличимое, словно его украли, только полупрозрачные столбы света, как руины, стояли над просторной излучиной плеса. В текучем и водянистом воздухе почти растворился дальний берег с бурыми кручами песка и косой фермой отшвартованной землечерпалки. На реке бледно розовел одинокий бакен. Бетонка и рельсовый путь вели на завод. Уже началась дамба, и справа от дороги в голых низинах блестели плоские озёра на заливных лугах. В этих озёрах заканчивался рукав затона. Заросли кустов и редкие деревья вдоль обочины стояли голые, прохудившиеся, мокрые от холодной испарины утреннего тумана. Служкин и Надя сидели на заднем сиденье «Запора». Надя держала Тату, одетую в красный комбинезон, а Служкин читал газету, которой была закрыта сверху сумка, что стояла у него на коленях.
Пойду с Татой пешком. К тому же чего мне будет с двух бутылок красного вина на троих? Это Витус сразу под стол валится, когда я только-только за гармонь хватаюсь. Будкин лихо свернул на грунтовый съезд, уводящий в кусты. Площадку живописно огораживала реденькая роща высоких тополей. Площадка была голая и синяя от шлака. Посреди неё над углями стоял ржавый мангал, валялись ящики. Вдали в затоне виднелся теплоход — белый-белый, вплавленный в чёрную и неподвижную воду, просто ослепительный на фоне окружающей хмари, походивший на спящего единорога. Все вылезли из машины: Будкин ловко вынул Тату, а Служкин долго корячился со своей сумкой. Мы без трусов купаемся — никого нет.
Тата присела и начала ковырять лопаткой плотно сбитый шлак. Он метнул в тополь маленький туристский топорик. Топорик отчётливо тюкнул, впиваясь в ствол. Будкин нырнул в машину, включил на полную мощь встроенный магнитофон, а затем развинченной боксёрской трусцой, не оглядываясь, побежал за топориком и в рощу. С Татой на плечах Служкин перебрался по дну промоины у берега, вышел на тракторную колею и двинулся к кораблям. Он его на шашлык порубит, мама пожарит, и мы съедим. Мамонт — это слон такой дикий, волосатый. Когда его на шашлык рубят, он только смеётся. Они все мелкие, шашлычные-то мамонты, — размером с нашего Пуджика. Служкин дошёл до ближайшего катера.
Катер лежал на боку, уткнувшись скулой в шлаковый отвал — словно спал, положив под щёку вместо руки всю землю. Красная краска на днище облупилась, обнажив ржавчину, открытые иллюминаторы глядели поверх головы Служкина, мачты казались копьями, косо вонзёнными в тело сражённого мамонта. Они как медведи: на зиму засыпают, выбираются на берег и спят. А весной проснутся и поплывут — в Африку, на реку Амазонку, на Южный полюс. А может, и в Океан Бурь. С Татой на плечах он поднялся повыше по осыпи. За катером на мелководье лежала брошенная баржа, зачерпнувшая воду бортом, как ковшом. За баржей тянулись стапеля и груды металлолома. Темнели неподвижные краны. Заводские корпуса были по случаю воскресенья тихие и скучные.
Вдали у пирса стояла обойма «Ракет», издалека похожих на свирели. В чёрной неподвижной воде затона среди жёлтых листьев отражалась круча берега с фигурной шкатулкой заводоуправления наверху. Служкин посмотрел в другую сторону и увидел, что мангал уже дымится, а Будкин и Надя рядышком сидят на ящике. По жестикуляции Будкина было понятно, что он рассказывает Наде о чём-то весёлом. По воде до Служкина донёсся Надин смех. Непривычный для него смех — смех смущения и удовольствия. Глава 15 Кира Валерьевна Служкин сидел в учительской и заполнял журнал. Кроме него в учительской проверяли тетради ещё четыре училки. Точнее, проверяла только одна красивая Кира Валерьевна — водила ручкой по кривым строчкам, что-то черкала, брезгливо морщилась, а три другие училки — старая, пожилая и молоденькая — болтали. Урсула узнала, что дочь беременна?
Аркадио в больницу попал, и пока он был на операции, она его одежду обшарила и нашла ключ. Он же подслушал её разговор с Ремедиос… — Он только про Аркадио успел услышать, а потом ему сеньор Монкада позвонил и отвлёк его. Там так не принято. На улице уже темнело, накрапывал дождь, палая листва плыла по канаве, как порванное в клочки письмо, в котором лето объясняло, почему оно убежало к другому полушарию. Служкин закурил под крышей крылечка, глядя на светящуюся мозаику окон за серой акварелью сумерек. Сзади хлопнула дверь, и на крыльцо вышла Кира Валерьевна. В одной руке у неё была сумка, раздутая от тетрадей, в другой руке — сложенный зонтик. Кира Валерьевна, поджав губки, отдала зонтик и легко взяла Служкина под локоть. Они сошли с крыльца. Что это?
Сын, дочка, внук, внучка?.. Кира Валерьевна снисходительно улыбнулась. А какой предмет вы ведёте? Не подскажете, как с немецкого переводится сонет «Айне кляйне поросёнок вдоль по штрасе шуровал»? Кира Валерьевна засмеялась. Они остановились у подъезда девятиэтажного дома. До свидания, Витя. Она развернулась и вошла в подъезд. Глава 16 Пробелы в памяти Служкин в длинном чёрном плаще и кожаной кепке, с чёрным зонтом над головой шагал в садик за Татой. Небо завалили неряшливо слепленные тучи, в мембрану зонта стучался дождь, как вечный непокой мирового эфира.
Служкин не полез через дыру в заборе вокруг садика, как он обычно делал, а чинно обошёл забор и вступил на территорию с главного входа. Под козырьком крылечка он увидел Лену Анфимову с Андрюшей. Нам на остановку надо… Служкин посмотрел на часы. Он подставил локоть. Лена, улыбнувшись, взяла его под руку. Они неторопливо двинулись к воротам. Лена вела Андрюшу. Как замуж вышла, так из декрета в декрет и с утра до вечера готовлю, стираю, глажу, прибираю, за Олей и Андрюшей смотрю… Я уж и сама стала забывать, что я человек, а не машина хозяйственная… В кино уже три года не бывала… Лена не жаловалась, просто рассказывала так, как есть. Какие у вас отношения? Служкин отдал Лене зонтик, подхватил Андрюшу, перенёс его через канаву по мосткам и подал Лене руку.
Лена оперлась о неё тяжело, неумело, как о перила. Дома мало бывает — всё возится с автобусом. А отношения?.. Какие они могут быть? Пока Андрюша не родился, так что-то ещё имелось. А сейчас оба тянем лямку. Тут уж не до отношений. Живём спокойно, ну и ладно. Поздно уже что-то выгадывать, да и разучилась я… — Денег-то он много зарабатывает? Лена, вопреки обычному, не смутилась.
Видимо, для неё это было так же далеко, как двойки по рисованию. Только какая разница теперь? Дружили после школы полгода, потом он в армию ушёл. Я сначала писала ему, ждала. Потом забывать начала. Потом с Сашей познакомилась — с будущим мужем. Вот так. А Колесников тоже не особенно переживал. На моей свадьбе напился, всем надоел своими армейскими историями, к каждой девчонке приставал… — А ведь мы всем классом с таким благоговением относились к твоему роману с Колесниковым! Как же, десятиклассник, на машине ездит — и нашу Ленку Анфимову любит!..
И остаётся только грустно шутить. Ты же самая красивая девочка в классе была… Все думали, что ананасы в Париже кушать будешь… Лена чуть покраснела. Не ценили, когда любят. Маленькие были. Они шли вдоль рощицы старых высоких сосен, вклинившейся в новую застройку. Подлесок здесь был вытоптан детьми и собаками. Андрюша, пользуясь тем, что внимание мамы отвлекает дядя с зонтиком, брёл по лужам, поднимая сапогами чёрные буруны. Показалась автобусная остановка — голая площадка на обочине шоссе. Они молчали, вглядываясь в призрачную, дождливую перспективу дороги, откуда в брызгах, шипя, вылетали легковушки и проносились мимо, кубарем закручивая морось. Служкин переложил зонт в другую руку и чуть приобнял Лену, словно хотел её немного согреть.
Лена медленно менялась: усталость и покорность уходили с её лица, и в глазах что-то затеплилось, как солнце за глухими тучами. К Лене даже вернулось почти забытое школьное кокетство — она искоса лукаво глянула на Служкина, как некогда глядела, проходя мимо него в школьном коридоре. Служкин и сам оживился, стал смеяться, жестикулировать и даже не заметил автобуса. Они одновременно замолчали, с какой-то обидой глядя на открывающиеся двери. Лена сникла. И вдруг Служкин наклонил зонтик вперед, отгораживаясь им от автобуса, как щитом, и смело прижался губами к холодным и твердым губам Лены, забыто вздрогнувшим в поцелуе. Служкин задумчиво пошагал обратно. Он шагал минут пять. Вдруг он встрепенулся, быстро захлопнул зонтик и бросился бегом. Дождь плясал на его кепке, под ногами взрывались лужи, полы плаща болтались, как оторванные.
Служкин бежал напрямик через газоны, через грязь, прыгал над канавами, проскочил в дыру в заборе вокруг садика и влетел в раздевалку. Тут было уже пусто. Дверь в группу была раскрыта, и Служкин остановился на пороге. В дальнем углу зала за столом сидела и что-то писала воспитательница. На маленьких столиках вверх ножками лежали маленькие стульчики. Свежевымытый пол блестел. Тата — одна-единственная — строила из больших фанерных кубов кривую башню. В своём зелёном платьишке на фоне жёлтого линолеума она казалась последним живым листком посреди осени. Тата оглянулась, помедлила и молча кинулась к нему через весь зал. Служкин инстинктивно присел на корточки, поймал её и прижал к грязному плащу, к мокрому лицу.
Лужи обморочно закатывали глаза. Люди шли сквозь твердую кристальную прохладу, как сквозь бесконечный ряд вращающихся стеклянных дверей. На заре по Речникам метлою проходился ветер и обдувал тротуары, отчего город казался приготовленным к зиме, как покойник к погребению. Но снега всё не было. И вот будто стронулось само время — первый снег хлынул, как первые слёзы после долгого молчаливого горя. Служкин ходил проведать Сашеньку, но не застал её на работе. У него ещё оставалось полтора часа свободы до конца смены в садике, и он отправился побродить вдоль затона, посмотреть на корабли. Снег валил сверху густо и плотно, словно его скидывали лопатами. У проходной Служкин неожиданно увидел продрогшего, танцующего на месте Овечкина с сугробом на голове. На мосту в ржавые бока понтонов тяжело толкалась стылая вода.
Понтоны раскачивались, дощатые трапы между ними злобно грохотали. На дамбе, на голых ветвях тополей мокрый снег свалялся в куски, свисающие вниз, как клочья шерсти. Затон, плотно заставленный кораблями, походил на какую-то стройку. Мачты, антенны, стрелы лебёдок торчали, как строительные леса. На крышах и палубах снег лежал ровными листами. Иллюминаторы смотрели на Служкина невидяще, рассеянно, исподлобья, как смотрит человек, который почти уснул, но вдруг зачем-то открыл глаза. Служкин остановился у навеса лесопилки, под которым уныло качался и позвякивал цепями тельфер. В белой мгле Кама выделялась контрастной чёрной полосой, потому что снег, падая на воду, странно исчезал. Служкин стоял, курил и разглядывал высокий и массивный нос ближайшей самоходки, у которой в клюзах торчали якоря, словно кольцо в ноздрях быка. На дорожке из снегопада появился маленький заснеженный человек, и Служкин с удивлением узнал в нём Машу Большакову из девятого «а».
Мама просила ему записку отнести. Они медленно пошли рядом, не глядя друг на друга. Снег всё валил с неба, будто рваные полотнища. Наконец Маша подняла на Служкина глаза и, не выдержав, улыбнулась: — А вы что здесь делаете, Виктор Сергеевич? Только не врите. Чего мне тут делать? Груши околачивать? Хожу и вспоминаю времена, когда сам девочек дожидался. Хотел увидеть один теплоходик, про который есть что вспомнить. Она длинная и скучная, со слезами и мордобоем.
Тебе будет неинтересно. Красивая девочка была, но характер — спаси господи! Вздорная, склочная, задиристая — хуже Ясира Арафата. Звали её Наташа Веткина, а кличка — просто Ветка. Дружили мы давно, однако ничего особенного: так, гуляли, болтали, в кино ходили, целовались потихоньку. А тут как дошло до всех, что скоро навсегда расстаёмся, так и заводиться начали, нервничать. Ну, я-то ещё с детства мудрый был, лежал себе спокойненько на диване. А Ветка, видно, решила под конец урвать кусок побольше и завела роман с другим нашим одноклассником. Звали его Славкой Сметаниным, а кличка была, конечно, Сметана. Он был парень видный, отличник, но нич-чегошеньки не отражал.
Смотрю, в общем, это я: Ветка со Сметаной каждый день туда-сюда рассекает. Что, думаю, за блин нафиг? Попытался я Ветке мозги прочистить, она и ляпнула мне: не суйся, мол, и катись отсюда. Я, понятно, разозлился благородно. Ну, думаю, жаба, ты у меня покукарекаешь ещё. И вот был у нас экзамен по химии. Подхожу я это утром к школе и вижу, что Ветка со Сметаной под ручку прётся. Я сразу понял: сегодня точно чья-то кровь будет пролита. Химичка нам кабинет открыла и куда-то ушла. Ветка тоже учесала.
Сидим мы в кабинете вдвоём: я и Сметана эта дурацкая. Я злость коплю. Сметана тетрадку свою с билетами читает. А надо сказать, что в кабинете том был здоровенный учительский стол. Сверху кафелем выложен, чтобы кислотой не попортить, а сбоку большой стеклянный вытяжной шкаф с трубой наверху. Я всё прикинул, обмозговал, потом встал, тетрадку у Сметаны из рук хвать, на этот стол скок, да и запихал её в трубу. Сметана озверела, сперва за мной между парт погонялась, затем полезла в шкаф за тетрадью. И только она в вытяжной шкаф проникла, я тут же подскочил, дверку у шкафа закрыл и запер со всей силы на шпингалет. А после вышел из кабинета и дверь защёлкнул. Вот и время экзамена наступило.
У кабинета толпа мнётся. Подгребает экзаменационная комиссия, открывает дверь, вваливается в кабинет… А там этот дурак на столе в стеклянном шкафу сидит, как обезьяна в аквариуме. Учителя сразу в визг, остальных со смеху скосило. И главное — шпингалет никто открыть не может, так я его засобачил. Пока слесаря искали, полшколы в химию поржать прибежало. А мне же, чудотворцу и выдумщику, ни слова не говоря по химии трояк впечатали и с экзамена под зад коленом. Я не стал переживать, только радовался, когда вспоминал, как Ветка позеленела. Маша смеялась. Ободрённый, Служкин заливался соловьём: — Тем же вечером сижу я дома, вдруг звонок в дверь. Я только дверь открыл, а мне Ветка сразу по морде тресь!..
Но я — воробей стреляный, я сразу присел. И она со всего размаха рукой по косяку как засадила, аж весь дом вздрогнул! Тут на грохот моя мама в коридор выбегает.
Какая-то недетская, неюношеская тоска прозвучала в Машином вопросе, и Служкин выпустил сережку из губ. Служкин молча потерся кончиком носа о Машину скулу. И тут сквозняк снова встрепал его волосы, всплеснул крыльями Машиного банта. В проеме двери стояла Роза Борисовна.
Маша дернулась, но Служкин не выпустил ее. Но Угроза шагнула в кабинет и закрыла дверь совсем не с той стороны, с которой хотелось Служкину. Маша убрала руки со служкинских плеч и, полуобернувшись, исподлобья посмотрела на Угрозу. Служкин молчал, сидя на столе. Он тяжело дышал, опустив голову, стискивая кулаки. Угроза, повернувшись к нему спиной, необыкновенно долго запирала замок на двери. Роза Борисовна стояла у доски, закрыв лицо ладонями.
Из-под ладоней по щекам протянулись вниз черные стрелки потекшей туши. Служкин не мог даже рта закрыть, потрясенный видом и словами Розы Борисовны. Через четверть часа Служкин положил на директорский стол заявление с просьбой о расчете сегодняшним днем. Директор, не глядя на Служкина, хмыкнул, пожал плечами и наискосок подписал: «Не возражаю». Отныне и присно Служкин не был географом. А вечером к нему домой приперлись все двоечники во главе с Градусовым и подарили бутылку дорогущего вина. Все они сдали экзамен на уверенные тройки.
Только Градусову достался билет из тех, что не влезли на парты, и он получил «отлично». Служкин сидел на кухне, пил чай, курил и читал газету, выкраденную из соседского почтового ящика. Надя у плиты резала картошку для ужина. Тата в комнате играла в больницу. Пуджик сидел в открытой форточке и смотрел на птичек. Поговорил бы со мной. Кстати, ты так и не объяснил, почему уволился.
Начальство решило, что в лице меня оно взрастило глисту длиною в версту. Я тебя кормить не намерена, учти. Будет день — будет хлеб. Будкин звал куда-то в свою фирму. То ли колеса шиповать, то ли колбасу воровать… Надя поставила сковородку на газ, прикрыла крышкой и уселась за стол напротив Служкина. Но ведь вроде бы до сих пор, извини, ты была рада его лицезреть… — Не суйся в это! Служкин вздохнул и опять свернул газету.
Ни с того ни с сего — развод? Есть ребенок, дом, работа, какой-никакой муж — в общем, видимость нормальной жизни, ну и достаточно этого. А Будкин — уже лишнее. Я почувствовала, что хватит, — и закончила, вот и вся причина. Но так надо. А ты сам знаешь: если я чего решила — так и будет. В отличие от тебя, я не безвольная тряпка.
Служкин задумчиво закурил другую сигарету. Умение терять — самая необходимая штука в нашей жизни. А в твоем решении виноват, конечно, я? Я встал поперек вашей любви? Или ты решила, что остаться со мной надежнее? Или что иное? Перелететь с диванчика на кроватку?
Москва — это национальный комплекс неполноценности. Насколько такая децентрализация русской литературы, по-вашему, может способствовать преодолению московского культурного кода? Дело не в том, где живёт писатель. Романы пишут в своей квартире, и неважно, в каком городе эта квартира находится. Надо смотреть не на место жительства писателя, а на идеи, которые он выражает. Являются ли эти идеи производным от региональной идентичности? Чаще всего — нет.
Настоящего писателя волнуют общезначимые темы. Конечно, писатель берёт фактуру, которую хорошо знает, но в идее романа эта фактура ничего не определяет. Культурный код заключается не в фактуре романа и не в месте жительства писателя. Он заключается в правилах жизни, которые автор считает верными и предъявляет в своём произведении. Или даже вообще самим фактом своего произведения. Например, если автор вхож в московскую литературно-издательскую тусовку и благодаря этому публикует свои глупые тексты ни о чём — это предъявление стратегии успешности: заводи связи в Москве, и ты будешь успешным писателем, хотя не имеешь ни ума, ни таланта. Можешь жить в Урюпинске и писать про Урюпинск, но если публикуешься благодаря московским связям, ты всё равно демонстрируешь московский культурный код, а не урюпинский.
Виктор Служкин — не безвольная тряпка, он не плывёт по течению без руля и ветрил и не ищет себя. Себя он давно нашёл и стоек в своих убеждениях. Он просто держит оборону. Называть его лузером так же абсурдно, как абсурдно считать лузерами, например, защитников Брестской крепости. Они же крепость не сберегли, к своим не прорвались, немцев не победили, Гитлера в плен не взяли. Им приказали сидеть в крепости — ну, они и сидели, пока не погибли. По обывательской логике, это поведение лузеров, а в действительности — подвиг.
Так же и Виктор Служкин трезво осознаёт свои ценности, не предаёт их и защищает. Когда жизнь соблазняет его совершить подлость, он предпочитает напиться — заменяет подлость свинством. Потому что он — добрый, он учитель, друг и муж: он щадит самолюбие ближних и не желает возвышаться над ними своей назидательной праведностью. В этом его величие и притягательность. Поэтому к нему тянутся все — женщины, дети, друзья. Он не «лишний человек», а, наоборот, самый нужный из всех. Вот такой парадокс.
Чтобы понять этого героя, необходимы нравственное чувство и жизненный опыт. В фильме есть несколько сцен, в которых кажется, что Виктор Служкин действительно покончил с собой. Но Велединский намекал не на самоубийство, а не непонимание окружающих — и зрителей тоже.
Затем вдоль ряда: «Сегодня на уроке», «Советуем почитать», «Классный уголок», «Читательский дневник», «В вашу записную книжку». Под потолок уходили портреты классиков вперемешку с их цитатами. Всё это было знакомо Витьке почти до замыленности. На базе своего класса Чекушка организовала литературный клуб «Бригантина».
Основу его составляла так называемая «творческая группа». Пока Витька числился в ней, он ежемесячно менял экспозиции на стендах. А потом в кабинете математики на парте Витька нарисовал первый выпуск настольной газеты «Двоечник», и Чекушка на пионерском собрании выгнала его из «творческой группы». Витька этим очень гордился. Между тем рядовые уже просмотрели тетради. Рядовых назначала лично Чекушка. Они были обязаны каждый на своём ряду проверить, сделано ли домашнее задание.
На столе у Чекушки выросла стопка чистых белых дневников в обложках. Все они были подписаны красивым почерком Лены Анфимовой: так распорядилась Чекушка. В начале каждой четверти она устраивала очень долгие классные часы, когда на всю четверть заполнялось расписание. Дни получали свои даты, и страницы уже нельзя было вырвать. Двоечники выстроились и привалились к «стене позора», окрашенной в зелёный цвет. Кто привычно уставился в окно, кто на картинки, кто в пол. Витька оглянулся на них и злорадно сделал неприличный жест.
Двоечники стали украдкой показывать ему кулаки. Обложка валялась на парте. Фундамент стащил её, потому что через трафарет на ней было написано: «При пожаре и стихийных бедствиях не трогать! Леночка была самой красивой девочкой в классе. Кроме того, единственная из класса, она состояла в общешкольном звене барабанщиков. На линейках она иногда выносила знамя школьной пионерской дружины: в белых колготках, в синей короткой юбочке, в белой рубашке с погончиками и в белых бантах, в алом галстуке и алой пилотке, с красно-золотой лентой через плечо и в белых перчатках. Флаг над ней был тяжёлым, багряным, сонным.
Бархат его тускло переливался. Увесистые золотые кисти покачивались. Серебряное острие на кончике флагштока ослепительно блестело. Конец ознакомительного фрагмента.